Война есть зло. В наши дни это является общечеловеческим убеждением. Современные политики всеми силами стремятся избегать обвинений в создании предпосылок или в прямом развязывании войны. В отличие от них правители прошлого не боялись этого. Вожди, цари и императоры всегда готовы были объявить «священную войну» против «зла», при условии, конечно, если она сулила немалые материальные выгоды и прославление в веках. И в том, что современные главы наций избегают такой славы – очевидный прогресс нашей цивилизации.
Хотя оценка войны как зла повсеместна, тем не менее, войны продолжаются и, по всей видимости, будут продолжаться и дальше. Чтобы избежать славы поджигателя мира современному политику приходится говорить о вынужденном выборе между меньшим и большим злом. Эта мысль звучит, когда речь идёт о так называемой превентивной войне. Каждый раз сторона начинающая военные действия объявляет их вынужденным, безальтернативным решением, вызванным чувством долга (защита угнетаемых, помощь братскому народу, спасение «своих» или даже всего мира от нависшей угрозы). Принимая такое решение, люди во власти обсуждают его в своём узком кругу, взвешивают все «за» и «против», оценивают риски и выгоды. Привлекаются специалисты в различных областях знания: политической, экономической, военной, возможно психологической и философской. В этом взвешивании на одной чаше весов полагаются «вынужденные потери» и «побочные эффекты», а на другой – пострадавшие и погибшие в случае невмешательства. Прогнозируемый процент тех и других сравнивается и решение принимается по следующей формуле: «Спасение большего количества оправдывает гибель меньшего». Таким образом, решение становится или, по крайней мере, выглядит логичным.
Я хочу провести здесь параллель с рассуждением студента из романа Достоевского «Преступление и наказание». Этот анонимный студент оправдывает допустимость убийства процентщицы Алёны Ивановны, точно так же, как принимают свои «непростые» решения политики всего мира – беспристрастно и взвешенно:
« Я бы эту проклятую старуху убил и ограбил, и уверяю тебя, что без всякого зазору совести. /.../ Смотри: с одной стороны, глупая, бессмысленная, ничтожная, злая, больная старушонка, никому не нужная и, напротив, всем вредная, которая сама не знает, для чего живет, и которая завтра же сама собой умрет. /.../ С другой стороны, молодые, свежие силы, пропадающие даром без поддержки, и это тысячами, и это всюду! Сто, тысячу добрых дел и начинаний, которые можно устроить и поправить на старухины деньги, обреченные в монастырь! Сотни, тысячи, может быть, существований, направленных на дорогу; десятки семейств, спасенных от нищеты, от разложения, от гибели, от разврата, от венерических больниц, – и всё это на ее деньги. Убей ее и возьми ее деньги, с тем чтобы с их помощию посвятить потом себя на служение всему человечеству и общему делу: как ты думаешь, не загладится ли одно, крошечное преступленьице тысячами добрых дел? За одну жизнь – тысячи жизней, спасенных от гниения и разложения. Одна смерть и сто жизней взамен — да ведь тут арифметика!».
Именно рационально – «арифметически» – принимают люди находящиеся на вершинах власти решение о начале боевых действий, военной поддержки братского народа, антитеррористической операции, кладя на чашу весов n-ое количество необходимых для этого человеческих жизней.
Можно ли что-то возразить такому решению? Оно сильно своей холодной логичностью. Мы оказываемся перед альтернативой: допущение меньшего зла ради препятствия злу большему. Примечательно, что заложником этой альтернативы стал когда-то и Спаситель: «Лучше, чтобы один человек умер, нежели чтобы весь народ погиб», – так иудейский синедрион принял решение о необходимости смерти Иисуса, помазание которого от Духа после воскрешения Лазаря стало для всех очевидно (см. Ин. 11:50). Не нашёл выхода из этой альтернативы и Раскольников. Однако, спасительная мысль мелькала у него в голове, своим светом указывая ему выход. И этот свет был свет любви.
В начале романа он встречает на улице пьяную, поруганную девушку. И он вспоминает много раз слышанные им рассуждения о неизбежности и даже необходимости страданий таких несчастных, умирающих незамеченными на обочинах стремящейся к прогрессу общественной жизни: «Это, говорят, так и следует. Такой процент, говорят, должен уходить каждый год... куда-то... к черту, должно быть, чтоб остальных освежать и им не мешать». Здесь всё та же рациональность, всё та же «арифметика» с высчитыванием процента загубленных и спасённых человеческих жизней: «Процент! Славные, право, у них эти словечки: они такие успокоительные, научные. Сказано: процент, стало быть, и тревожиться нечего. Вот если бы другое слово, ну тогда... было бы, может быть, беспокойнее...». И вот здесь он вдруг задумывается: «А что, коль и Дунечка как-нибудь в процент попадет!.. Не в тот, так в другой?..». Да! Как же Дунечка, нежно любимая сестра? Её ты готов добровольно включить в необходимый «процент»? Доведёшь свою «арифметическую» теорию до логического конца? Согласен, чтобы среди смертей необходимых для счастья большинства была бы и смерть любимой Дунечки?
Другого можно понять только через себя. Любой, кто полагает возможным ради высших ценностей взвешивать и сравнивать человеческие жизни, должен, во имя оправдания своей теории, обязательно класть на чашу вынужденных жертв собственную сестру, маму или ребёнка – того, кто бесконечно ценен для него самого. В противном случае его решение не выглядит беспристрастным и показывает, что одни жизни для него ценнее других и, что его выбор не навязан обстоятельствами, а есть следствие личных желаний и предпочтений.
Через любовь к своим близким можно научиться любви к другим, к каждому. Опыт бесценности жизни того, кого я люблю открывает для меня и понимание бесценности жизни другого. Любовь же обращённая на каждого человека, на каждое живое и чувствующее существо, на саму жизнь открывает в человеке способность возвыситься и до любви к источнику жизни – Богу.
(с) 2024 Мир всем
Comments